Я вам только что объяснил, что убрав всё лишнее, остаётся океан сил и наше сознание. Вы не видите Истины - потому что она простая. Свобода интерпретации. Свобода перцепции. Всё - невозможно увидеть как всё. Можно лишь увидеть это сквозь нашу перцепцию. Тень Истины. Тень Истины по крайней мере не разрушит наше существо.
Короче говоря, чтобы воспринять Истину нужно в ней раствориться. Тоесть умереть. Смерть и будет Истиной. Нет ничего! Из этого ничего берется все! Включая нашу перцепцию. И вот такая ерунда бесконечно и без цельно. Как у Пелевина "Чапаев и Пустота".
Если вы хотите знать высшую цель - то нужно по крайне мере стать кем-то кто выше человека. Потому что
человек не может выпрыгнуть из своей перцепции. Даже теоретически не может. Потому что глаза не могут увидеть сами себя. Я не понимаю, чем тень Истину не катит? Тоже самое практически.
Цитата:
Пелевина — это бесконечный ряд встроенных друг в друга клеток, и переход из одной клетки в другую означает не освобождение, а лишь более высокий уровень постижения реальности (что еще никогда и никому облегчения не приносило). Мне представляется, что чтимый мною Вячеслав Рыбаков не совсем прав, утверждая в недавней «Литературке», что все пелевинские герои существуют в тоталитарном социуме: по Пелевину, всякий социум тоталитарен, и это не совсем то слово. Освобождение возможно только в сознании, о чем и написан самый пронзительный и поэтичный рассказ нашего автора «Онтология детства». Естественно, что в мире полной несвободы главной заботой героя является освобождение любой ценой. В «Затворнике и Шестипалом» оно подавалось довольно наивно — достаточно было из одной системы координат прорваться в другую, разбить окно инкубатора и таким образом прорвать замкнутый круг «кормушек-поилок» и «решительных этапов». Саша — принц из Госплана — уже со всей отчетливостью понимает, что Принц не может выпрыгнуть из дисплея. Лирический герой «Онтологии детства» начинает всерьез задумываться о метафизике побега, становящегося ключевым понятием в прозе Пелевина, но побег здесь явственно попахивает смертью (которая тоже не освобождает ни от чего, см. «Вести из Непала»).
Отсюда вполне естественно, что действие следующих текстов Пелевина происходит главным образом в сознании (автора или героя — неважно: они слились уже в «Принце»), и «Чапаев и Пустота» — наиболее «решительный этап» на этом пути.
|